Владимир Поликарпов

РУССКАЯ ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННАЯ ПОЛИТИКА.

1914-1917

Государственные задачи и частные интересы

Состояние военно-промышленного производства России в 1914–1917 гг. представляет интерес не только ввиду важности этой хозяйственно-политической сферы для исхода борьбы на Восточном, или Русском, фронте Первой мировой войны и для судьбы империи, но и в более общем плане. Военное производство, являясь средоточием высших технических достижений, отражает уровень развития и возможности общества в целом. Итоговое напряжение этого ресурса жизнеспособности режима показательно для объективно значимой, разноплановой оценки всего пройденного государством пути. Но это же создает и трудности при выяснении взаимосвязи экономических, политических и социально-структурных факторов назревавшего кризиса.

Развитие военной техники, производство вооружений, деятельность занятых в нем специалистов и рабочих, а также взаимоотношения государственных органов с частной инициативой и общественными силами в условиях тяжелейших испытаний - все это изучает российская (а прежде - советская) и зарубежная историография, накопив за истекшие сто лет немалый запас фактических сведений и опыт исследования источников. Некоторые выявившиеся сложные проблемы традиционно порождают разногласия, свидетельствующие об актуальности затрагиваемых тем.

В качестве одного из таких спорных вопросов сохраняет свое значение общая оценка способности внутреннего производства удовлетворить потребности вооруженных сил.

Существующие представления иногда резко расходятся, что вызывает необходимость привлечь дополнительные материалы, проясняющие картину, и здесь до полного, окончательного результата еще далеко. То же можно сказать и о соотношении производства боевых средств внутри России с заграничным снабжением. Несмотря на значительное внимание, издавна уделяемое этой стороне вопроса, многие количественные, статистические характеристики лишены убедительности вследствие отсутствия вполне надежных источников и из-за влияния идеологических пристрастий на истолкование имеющихся данных.

Остро дискуссионным является освещение сотрудничества с властью «общественных» организаций и предпринимательских кругов, а также сравнение эффективности хозяйствования государственных и частных военных заводов. Эти аспекты также имеют свою идеологическую подоплеку, и она влияет на использование чрезвычайно сложных, в значительной мере фальсифицированных источников.

Военная обстановка произвела ускоренный, революционный по сути, пересмотр отношения и высшей власти, и низов общества к одному из главных устоев государственного порядка - принципу неприкосновенности права собственности. В официальной идеологии этому принципу издавна противостояла еще более непреложная вера в самобытность архаической традиции, признававшей частное владение военными предприятиями не правом, а условной привилегией. Вопреки распространенному в последнее время мнению, отхода от этой веры и традиции, признаков какой-то модернизации правового режима не наблюдалось. Наоборот, самодержавие в годы войны отбросило последние буржуазные «предрассудки» и энергично пользовалось чрезвычайной обстановкой для присвоения военных предприятий путем экспроприации. Власть, сознавая всю зажигательность такого примера для неимущих, не смогла удержаться от опасного соблазна и создавала зримые прецеденты произвольной перекройки имущественных прав. Ее действия вызвали в разных концах империи мощный отклик в виде движения рабочих с требованием отнять военные заводы у рыцарей наживы.

Вместилищем и итогом накопившихся в литературе противоречий служит тема кризиса, постигшего российскую экономику в военных условиях. Еще в советское время, сорок лет назад, тема эта стала казаться «заезженной», что. провоцировало утверждать противоположное: страна переживала стремительный, «взрывной» рост, отсюда и болезненные явления в ее развитии, принимаемые ошибочно за упадок. Сложилось преобладающее мнение, что на третий год войны русская армия не только обладала численной мощью, но и едва ли не превосходила другие армии по техническому оснащению - результат того, что произошел необыкновенный экономический подъем. Такая точка зрения широко представлена в новейшей российской литературе. В ней «все активнее звучит постановка вопроса о том, что причины русских революций 1917 г. надо искать не в провале, а в успехах модернизации, в трудностях перехода от традиционного общества к современному, которые в силу ряда причин оказались непреодолимыми»{1}. В том же направлении решают этот вопрос многие историки за рубежом: «Россия не рухнула экономически. Самодержавие потерпело скорее политический крах»; более того, хозяйственный кризис в то время «не являлся кризисом упадка», «это был больше кризис роста»{2}.

В зарубежной литературе версия о «созидательной» стороне войны восходит к старым работам берлинского профессора Вернера Зомбарта; она отвечала задачам Третьего рейха в его подготовке ко Второй мировой войне. В 1940–1960-х гг. эта идея была критически рассмотрена историками США, Франции и Англии, и теперь на Западе специалисты по истории Первой мировой войны полагают, что утверждения о позитивном влиянии войны являются «грубым преувеличением»{3}. В советских условиях 1970-х и последующих лет возрождение подобного подхода было связано с общей актуализацией военно-патриотических установок и проявилось в исследованиях историков как раз по проблематике Первой мировой войны. Известно, что в 1972–1974 гг. именно на участке истории Восточного фронта мировой войны был произведен идеологический прорыв: центральная власть, недовольная успехом солженицынского «Августа 1914 года» с его «безотрадным» изображением царской военной машины, повернула руль пропаганды. Был организован выпуск стотысячными тиражами и продвижение к массовому читателю книг Барбары Такман «Августовские пушки» (сокращенный популярный перевод) и Н.Н. Яковлева «1 августа 1914»{4}. Военно-экономическая мощь и международная роль Российской империи стали рассматриваться в целом в «оптимистическом» духе. Насаждение «оптимистического» истолкования сопровождалось усилением цензурного давления. Аппаратному разгрому подверглось в 1971–1973 гг. так называемое «новое направление» в Институте истории СССР - проявившая строптивость группа наиболее компетентных специалистов, занимавшихся изучением экономических и военно-политических аспектов русской истории начала XX века («школа А.Л. Сидорова»).

Как отметил спустя четверть века после этого поворота Д. Сондерс, западная литература, подобно поздней советской, изображала развитие Российской империи в радужных тонах: «новейшие англоязычные работы копируют всю целиком советскую историографию с ее тенденцией подчеркивать то, что прогрессировало, за счет того, что оставалось неизменным»; в этих работах «искусственное выпячивание» явлений социально-экономического обновления производится «в ущерб изучению традиционализма, инерции и отсталости»{5}.

«Применимость тезиса об отсталости России» до сих пор является вопросом, который волнует многих наших историков, отвергающих этот «стереотип»{6}. Но сторонники более радикальной «формулы российского движения по пути общественного прогресса», не удовлетворяясь этим, предлагают и вовсе не стремиться к «простому сопоставлению с другими странами», а направлять внимание на иное - «выявление самобытности сил» России. «Сила страны - в числе ее жителей», а их в Российской империи было «больше, чем в Англии, Германии и Франции, вместе взятых, и в полтора раза больше, чем в США»{7}.

Владимир Поликарпов

РУССКАЯ ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННАЯ ПОЛИТИКА.

1914-1917

Государственные задачи и частные интересы

Состояние военно-промышленного производства России в 1914–1917 гг. представляет интерес не только ввиду важности этой хозяйственно-политической сферы для исхода борьбы на Восточном, или Русском, фронте Первой мировой войны и для судьбы империи, но и в более общем плане. Военное производство, являясь средоточием высших технических достижений, отражает уровень развития и возможности общества в целом. Итоговое напряжение этого ресурса жизнеспособности режима показательно для объективно значимой, разноплановой оценки всего пройденного государством пути. Но это же создает и трудности при выяснении взаимосвязи экономических, политических и социально-структурных факторов назревавшего кризиса.

Развитие военной техники, производство вооружений, деятельность занятых в нем специалистов и рабочих, а также взаимоотношения государственных органов с частной инициативой и общественными силами в условиях тяжелейших испытаний - все это изучает российская (а прежде - советская) и зарубежная историография, накопив за истекшие сто лет немалый запас фактических сведений и опыт исследования источников. Некоторые выявившиеся сложные проблемы традиционно порождают разногласия, свидетельствующие об актуальности затрагиваемых тем.

В качестве одного из таких спорных вопросов сохраняет свое значение общая оценка способности внутреннего производства удовлетворить потребности вооруженных сил.

Существующие представления иногда резко расходятся, что вызывает необходимость привлечь дополнительные материалы, проясняющие картину, и здесь до полного, окончательного результата еще далеко. То же можно сказать и о соотношении производства боевых средств внутри России с заграничным снабжением. Несмотря на значительное внимание, издавна уделяемое этой стороне вопроса, многие количественные, статистические характеристики лишены убедительности вследствие отсутствия вполне надежных источников и из-за влияния идеологических пристрастий на истолкование имеющихся данных.

Остро дискуссионным является освещение сотрудничества с властью «общественных» организаций и предпринимательских кругов, а также сравнение эффективности хозяйствования государственных и частных военных заводов. Эти аспекты также имеют свою идеологическую подоплеку, и она влияет на использование чрезвычайно сложных, в значительной мере фальсифицированных источников.

Военная обстановка произвела ускоренный, революционный по сути, пересмотр отношения и высшей власти, и низов общества к одному из главных устоев государственного порядка - принципу неприкосновенности права собственности. В официальной идеологии этому принципу издавна противостояла еще более непреложная вера в самобытность архаической традиции, признававшей частное владение военными предприятиями не правом, а условной привилегией. Вопреки распространенному в последнее время мнению, отхода от этой веры и традиции, признаков какой-то модернизации правового режима не наблюдалось. Наоборот, самодержавие в годы войны отбросило последние буржуазные «предрассудки» и энергично пользовалось чрезвычайной обстановкой для присвоения военных предприятий путем экспроприации. Власть, сознавая всю зажигательность такого примера для неимущих, не смогла удержаться от опасного соблазна и создавала зримые прецеденты произвольной перекройки имущественных прав. Ее действия вызвали в разных концах империи мощный отклик в виде движения рабочих с требованием отнять военные заводы у рыцарей наживы.

Вместилищем и итогом накопившихся в литературе противоречий служит тема кризиса, постигшего российскую экономику в военных условиях. Еще в советское время, сорок лет назад, тема эта стала казаться «заезженной», что. провоцировало утверждать противоположное: страна переживала стремительный, «взрывной» рост, отсюда и болезненные явления в ее развитии, принимаемые ошибочно за упадок. Сложилось преобладающее мнение, что на третий год войны русская армия не только обладала численной мощью, но и едва ли не превосходила другие армии по техническому оснащению - результат того, что произошел необыкновенный экономический подъем. Такая точка зрения широко представлена в новейшей российской литературе. В ней «все активнее звучит постановка вопроса о том, что причины русских революций 1917 г. надо искать не в провале, а в успехах модернизации, в трудностях перехода от традиционного общества к современному, которые в силу ряда причин оказались непреодолимыми»{1}. В том же направлении решают этот вопрос многие историки за рубежом: «Россия не рухнула экономически. Самодержавие потерпело скорее политический крах»; более того, хозяйственный кризис в то время «не являлся кризисом упадка», «это был больше кризис роста»{2}.

В зарубежной литературе версия о «созидательной» стороне войны восходит к старым работам берлинского профессора Вернера Зомбарта; она отвечала задачам Третьего рейха в его подготовке ко Второй мировой войне. В 1940–1960-х гг. эта идея была критически рассмотрена историками США, Франции и Англии, и теперь на Западе специалисты по истории Первой мировой войны полагают, что утверждения о позитивном влиянии войны являются «грубым преувеличением»{3}. В советских условиях 1970-х и последующих лет возрождение подобного подхода было связано с общей актуализацией военно-патриотических установок и проявилось в исследованиях историков как раз по проблематике Первой мировой войны. Известно, что в 1972–1974 гг. именно на участке истории Восточного фронта мировой войны был произведен идеологический прорыв: центральная власть, недовольная успехом солженицынского «Августа 1914 года» с его «безотрадным» изображением царской военной машины, повернула руль пропаганды. Был организован выпуск стотысячными тиражами и продвижение к массовому читателю книг Барбары Такман «Августовские пушки» (сокращенный популярный перевод) и Н.Н. Яковлева «1 августа 1914»{4}. Военно-экономическая мощь и международная роль Российской империи стали рассматриваться в целом в «оптимистическом» духе. Насаждение «оптимистического» истолкования сопровождалось усилением цензурного давления. Аппаратному разгрому подверглось в 1971–1973 гг. так называемое «новое направление» в Институте истории СССР - проявившая строптивость группа наиболее компетентных специалистов, занимавшихся изучением экономических и военно-политических аспектов русской истории начала XX века («школа А.Л. Сидорова»).

Как отметил спустя четверть века после этого поворота Д. Сондерс, западная литература, подобно поздней советской, изображала развитие Российской империи в радужных тонах: «новейшие англоязычные работы копируют всю целиком советскую историографию с ее тенденцией подчеркивать то, что прогрессировало, за счет того, что оставалось неизменным»; в этих работах «искусственное выпячивание» явлений социально-экономического обновления производится «в ущерб изучению традиционализма, инерции и отсталости»{5}.

«Применимость тезиса об отсталости России» до сих пор является вопросом, который волнует многих наших историков, отвергающих этот «стереотип»{6}. Но сторонники более радикальной «формулы российского движения по пути общественного прогресса», не удовлетворяясь этим, предлагают и вовсе не стремиться к «простому сопоставлению с другими странами», а направлять внимание на иное - «выявление самобытности сил» России. «Сила страны - в числе ее жителей», а их в Российской империи было «больше, чем в Англии, Германии и Франции, вместе взятых, и в полтора раза больше, чем в США»{7}.

Владимир Поликарпов

РУССКАЯ ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННАЯ ПОЛИТИКА.

Государственные задачи и частные интересы

Состояние военно-промышленного производства России в 1914–1917 гг. представляет интерес не только ввиду важности этой хозяйственно-политической сферы для исхода борьбы на Восточном, или Русском, фронте Первой мировой войны и для судьбы империи, но и в более общем плане. Военное производство, являясь средоточием высших технических достижений, отражает уровень развития и возможности общества в целом. Итоговое напряжение этого ресурса жизнеспособности режима показательно для объективно значимой, разноплановой оценки всего пройденного государством пути. Но это же создает и трудности при выяснении взаимосвязи экономических, политических и социально-структурных факторов назревавшего кризиса.

Развитие военной техники, производство вооружений, деятельность занятых в нем специалистов и рабочих, а также взаимоотношения государственных органов с частной инициативой и общественными силами в условиях тяжелейших испытаний - все это изучает российская (а прежде - советская) и зарубежная историография, накопив за истекшие сто лет немалый запас фактических сведений и опыт исследования источников. Некоторые выявившиеся сложные проблемы традиционно порождают разногласия, свидетельствующие об актуальности затрагиваемых тем.

В качестве одного из таких спорных вопросов сохраняет свое значение общая оценка способности внутреннего производства удовлетворить потребности вооруженных сил.

Существующие представления иногда резко расходятся, что вызывает необходимость привлечь дополнительные материалы, проясняющие картину, и здесь до полного, окончательного результата еще далеко. То же можно сказать и о соотношении производства боевых средств внутри России с заграничным снабжением. Несмотря на значительное внимание, издавна уделяемое этой стороне вопроса, многие количественные, статистические характеристики лишены убедительности вследствие отсутствия вполне надежных источников и из-за влияния идеологических пристрастий на истолкование имеющихся данных.

Остро дискуссионным является освещение сотрудничества с властью «общественных» организаций и предпринимательских кругов, а также сравнение эффективности хозяйствования государственных и частных военных заводов. Эти аспекты также имеют свою идеологическую подоплеку, и она влияет на использование чрезвычайно сложных, в значительной мере фальсифицированных источников.

Военная обстановка произвела ускоренный, революционный по сути, пересмотр отношения и высшей власти, и низов общества к одному из главных устоев государственного порядка - принципу неприкосновенности права собственности. В официальной идеологии этому принципу издавна противостояла еще более непреложная вера в самобытность архаической традиции, признававшей частное владение военными предприятиями не правом, а условной привилегией. Вопреки распространенному в последнее время мнению, отхода от этой веры и традиции, признаков какой-то модернизации правового режима не наблюдалось. Наоборот, самодержавие в годы войны отбросило последние буржуазные «предрассудки» и энергично пользовалось чрезвычайной обстановкой для присвоения военных предприятий путем экспроприации. Власть, сознавая всю зажигательность такого примера для неимущих, не смогла удержаться от опасного соблазна и создавала зримые прецеденты произвольной перекройки имущественных прав. Ее действия вызвали в разных концах империи мощный отклик в виде движения рабочих с требованием отнять военные заводы у рыцарей наживы.

Вместилищем и итогом накопившихся в литературе противоречий служит тема кризиса, постигшего российскую экономику в военных условиях. Еще в советское время, сорок лет назад, тема эта стала казаться «заезженной», что. провоцировало утверждать противоположное: страна переживала стремительный, «взрывной» рост, отсюда и болезненные явления в ее развитии, принимаемые ошибочно за упадок. Сложилось преобладающее мнение, что на третий год войны русская армия не только обладала численной мощью, но и едва ли не превосходила другие армии по техническому оснащению - результат того, что произошел необыкновенный экономический подъем. Такая точка зрения широко представлена в новейшей российской литературе. В ней «все активнее звучит постановка вопроса о том, что причины русских революций 1917 г. надо искать не в провале, а в успехах модернизации, в трудностях перехода от традиционного общества к современному, которые в силу ряда причин оказались непреодолимыми»{1}. В том же направлении решают этот вопрос многие историки за рубежом: «Россия не рухнула экономически. Самодержавие потерпело скорее политический крах»; более того, хозяйственный кризис в то время «не являлся кризисом упадка», «это был больше кризис роста»{2}.

В зарубежной литературе версия о «созидательной» стороне войны восходит к старым работам берлинского профессора Вернера Зомбарта; она отвечала задачам Третьего рейха в его подготовке ко Второй мировой войне. В 1940–1960-х гг. эта идея была критически рассмотрена историками США, Франции и Англии, и теперь на Западе специалисты по истории Первой мировой войны полагают, что утверждения о позитивном влиянии войны являются «грубым преувеличением»{3}. В советских условиях 1970-х и последующих лет возрождение подобного подхода было связано с общей актуализацией военно-патриотических установок и проявилось в исследованиях историков как раз по проблематике Первой мировой войны. Известно, что в 1972–1974 гг. именно на участке истории Восточного фронта мировой войны был произведен идеологический прорыв: центральная власть, недовольная успехом солженицынского «Августа 1914 года» с его «безотрадным» изображением царской военной машины, повернула руль пропаганды. Был организован выпуск стотысячными тиражами и продвижение к массовому читателю книг Барбары Такман «Августовские пушки» (сокращенный популярный перевод) и Н.Н. Яковлева «1 августа 1914»{4}. Военно-экономическая мощь и международная роль Российской империи стали рассматриваться в целом в «оптимистическом» духе. Насаждение «оптимистического» истолкования сопровождалось усилением цензурного давления. Аппаратному разгрому подверглось в 1971–1973 гг. так называемое «новое направление» в Институте истории СССР - проявившая строптивость группа наиболее компетентных специалистов, занимавшихся изучением экономических и военно-политических аспектов русской истории начала XX века («школа А.Л. Сидорова»).

Как отметил спустя четверть века после этого поворота Д. Сондерс, западная литература, подобно поздней советской, изображала развитие Российской империи в радужных тонах: «новейшие англоязычные работы копируют всю целиком советскую историографию с ее тенденцией подчеркивать то, что прогрессировало, за счет того, что оставалось неизменным»; в этих работах «искусственное выпячивание» явлений социально-экономического обновления производится «в ущерб изучению традиционализма, инерции и отсталости»{5}.

«Применимость тезиса об отсталости России» до сих пор является вопросом, который волнует многих наших историков, отвергающих этот «стереотип»{6}. Но сторонники более радикальной «формулы российского движения по пути общественного прогресса», не удовлетворяясь этим, предлагают и вовсе не стремиться к «простому сопоставлению с другими странами», а направлять внимание на иное - «выявление самобытности сил» России. «Сила страны - в числе ее жителей», а их в Российской империи было «больше, чем в Англии, Германии и Франции, вместе взятых, и в полтора раза больше, чем в США»{7}.

Столь непростая идейная предыстория проблемы побуждает с осторожностью воспринимать те или иные оценки и обобщения.

В исследованиях о русской экономической жизни 1914–1917 гг. ряд внешне вполне конкретных данных, перетекающих из одной работы в другую, утвердившихся в статусе хрестоматийных, не выдерживают проверки по источникам. Многое здесь берет начало из появившейся в 1975 году книги о русском Восточном фронте профессора Нормана Стоуна с изобилующими в ней недостоверными фактами и натянутыми цифрами. В самое последнее время шумную рекламу в России получил опыт статистико-экономического обобщения - совершенно несостоятельная в отношении периода 1914–1917 гг. работа «Первая мировая война, Гражданская война и восстановление: национальный доход России в 1913–1928 гг.» (М., 2013). В совокупности усилия авторов этой новой работы, А. Маркевича и М. Харрисона, а также Н. Стоуна и историков, использующих его данные, сводятся к изображению благотворного влияния военных условий на хозяйственное развитие страны и направлены в конечном счете на разъяснение полезных сторон милитаристской политики и самой войны.

Вместо рецензии: В.Поликарпов «Русская военно-промышленная политика 1914-1917». February 27th, 2016

Очень добротная книга, которая тщательно и без идеологических пристрастий рассматривает состояние дел в ВПК РИ до и во время Первой мировой войны. Тема эта жутко ангажирована, поэтому преобладают лишь крайние утверждения: от «царизм просрал все полимеры» до «могучей империи, павшей от предательского укола булавкой в спину». Владимир Поликарпов подробно останавливается на всех этих утверждениях, вскрывая источники этих высказываний, с цифрами доказывая: откуда у каких событий растут ноги.

В целом, можно заметить, что лучшие военные умы видели надвигающуюся большую войну и понимали: какие проблемы несёт неготовность военных производств к ней. Были разработаны программы модернизации и строительства основных профильных заводов, которая должна была закончиться (та-дам!) в 1917 году. Впрочем, здесь надо заметить, что никто не гарантировал, что эта программа будет исполнена и в связи с нехваткой бюджетных средств, так и с нерасторопностью исполнителей (обычная для РИ история).

В общем, надо заметить, что любой подготовки всё равно будет мало, что испытали на себе все активные участники данной бойни. А её начало послужило проверкой на прочность всего общественного и экономического базиса страны. И здесь РИ столкнулась с множеством проблем. Одной из которых являлось слабое развитие высокотехнологической базы, что требовало либо закупать множество готовых изделий или комплектующих из-за рубежа (а здесь мы как раз очень сильно зависели от немецкого импорта), либо покупать там заводы и технологии, либо разрабатывать самим. С разработками банально не успевали, так как не хватало ни сил, ни времени, ни ресурсов. Многие заводы готовы были построить иностранцы (что для ВПК было признано нежелательным), либо российские предприниматели. Впрочем, и их военное ведомство недолюбливало по ряду причин. Во-первых, такие предприниматели требовали заключения длительных контрактов, которые военные себе позволить не всегда могли. Во-вторых, требовали ссуды, что подразумевало, что частные заводы будут построены опять таки за казённый счёт. В-третьих, никто не гарантировал, что частное предприятие принесёт успех. Срывы заказов, некачественный продукт, постоянная задолженность перед казной и вытягивание государственных денег - являлись частым спутником таких предприятий. Что со временем приводила к необходимости их секвестрования в казённую пользу. При этом с частником-монополистом было проблематично согласовать нужные для военного ведомства расценки, что для казённых заводов было сделать много проще. Здесь надо заметить, что здесь ещё играла существенная роль борьба за влияние между бюрократией и частным предпринимательством, которая обострилась в годы войны.

В целом, можно заметить, что развитие крупной военной промышленности в любом случае рассматривалось через участие государства, что ещё раз показывает зависимость возникновения крупной индустрии от него, так как требовало концентрации сил всей страны. Именно это являлось основным отличием от остальных развитых стран, где индустрия была развита на базе частных капиталов, а государство занималось в основном протекционной защитой и продвижением своих товаров на заграничные рынки (впрочем, это и стало предпосылками для начала ПМВ).

Что ещё можно сказать? Война это экзамен, который показывает не столько умозрительную потенцию в будущем, сколько базис, достигнутый страной на текущий момент. Поэтому, не смотря на позитивные графики развития РИ, это было слабое, во многом архаичное государство, что и повлияло на его крушение в последующем.

Чтобы понять, что произошло - можно представить следующее. Современная Россия. Все путы, связывающие с проклятым советским прошлым, порваны. И, в первую очередь, экономические инструменты. В т.ч. с государственное планирование. Уже не знаем, не умеем, кадры растеряны. А здесь бац и новое мировое противостояние (не важно с кем - хоть с Альфа-Центаврой), которое требует не просто напряжения сил всего государства, а сверхнапряжение. А его можно достичь, только грамотно и кропотливо планирую экономическую жизнь всего государства. Вольдемар Вольдемарыч ставит задачу планирования правительству, а то пожимает плечами: не умеем. Как всегда кидаются искать заграничные рецепты у, типа, союзников, но прикол в том, что и там всё «что знали» позабыли во времена угара бесконтрольного роста финансовых рынков, да и все толковые специалисты заняты своим планированием. Едут либо шарлатаны, либо присылают урезанные методички (дабы слишком умными не стали). Бросились искать свои кадры, но выяснилось, что есть только эффективные менеджеры, которые умеют продавать сотовые телефоны и пилить бюджет. А немногих спецов разрывают на части, задействуя на самых важных направлениях. Кадровые части выбиваются в первые несколько месяцев, на поле боя отправляют новобранцев с черенками от лопат вместо винтовок (кстати, этот сюжет Михалков стырил именно с реалий ПМВ) с соответствующими результатами. А как только промышленность и заграничные закупки стали давать терпимый результат - стала сыпаться инфраструктура, которой в своё время не уделили должного внимания.

Безусловно, это весьма вольное сравнение. И различий было много. В РИ вместо эффективных менеджеров были лапотные крестьяне. Помните, как Егорушка СиП радостно возвещал: Так вот, как только возникла потребность их увеличить в разы, то выяснилось, что образованного слоя банально не хватает для восполнения потребности. И взять его было не откуда - вокруг народу много, да в основном сиволапого. Такой можно за пару месяцев подготовить в пехоту, но никак в качестве высокограмотного специалиста.

Ну, и в отличие от современной России, которая использует инфрастуктуру СССР - у РИ её банально не было, что приводило к печальной картине, которую надо было устранять уже в течении войны. Наглядным примером является отсутствие железной дороги до Мурманска, что крайне усложняло снабжение заграничными поставками в период зимней навигации. Но были и другие не менее удручающие ситуации:

Не имея подъездных линий, Ижевский завод (крупнейшее предприятие в империи) в период навигации пользовался речными путями. Подъездной путь к пристани Гольяны на Каме - 40-километровый тракт - летом в период дождей, осенью и весной становился непроезжим. Путешествие даже в легком экипаже на это расстояние могло занять 18 часов, а перевозка грузов останавливалась.

Сестрорецкий завод, как и 20 (двести?) лет назад, питался энергией от водяных колес. Летом 1915 г. недостаток воды в озере не позволял одновременно работать всем мастерским, и только тогда дело "подошло к замене водных трубин, ставятся нефтяные двигатели".
Тоже завод не из последних.

Понятное дело, что умные люди такое положение понимали, писали планы, но денег в казне вечно не хватало. Пришлось строить во время войны, отвлекая на это дело силы и средства. Благо стал доступен английский и французский кредит. Ну, и размахнулись не кисло. Старались построить много и всего, чтобы избежать зависимости от импортных поставок в будущем. Правда, большинство заводов планировалось пустить в строй аж в 1917 году, а то и позднее. Но имперское руководство это не останавливало. Во-первых, они действовали по принципу - строй пока дают. Ну, и, во-вторых, (та-дам!) были серьёзно настроены на то, что как только Германия будет повержена, отношения между союзниками резко ухудшится. Что, как минимум, отрежет страну от поставок импорта.

Но самое смешное заключалось не в последней причине. России для функционирования этих высокотехнологичных и производительных заводов банально не хватало своего сырья. Например, металла и для функционирования существующих заводов не хватало, так что приходилось завозить из-за границы. А чем было обеспечивать новые мощности? Об этом если и задумывались, то сил на решение вопроса уже не хватало. Как итог, в конце войны кредитную линию на постройку заводов за бугром постоянно ужимали.

Здесь ещё один ироничный момент. Сейчас ряд «хрустопродавцев» утверждает, что в войну РИ совершила небывалый технологический рывок, в т.ч. за счёт своих сил, что и послужило основной базой для худосочной советской индустриализации. При этом ссылаются на исследования сталинского прединдустриализационного времени, которое махинировало со статистикой, дабы показать нерешительным членам ЦК и Политбюро, что даже замшелый царский режим мог самостоятельно решать вопросы промышленного роста в стране. А уже из этих исследований (которые проще назвать агиткой) данные перетекли в антисоветскую писанину господ «хрустопродавцев». История очень ироничная штука.
Ну, и напоследок. Царская бюрократия тоже хотела усидеть на двух стульях. С одной стороны, проповедовалась идея о неприкосновенности частной собственности, с другой, бюрократия вполне себе вольно ей распоряжалась, коль возникал в этом интерес. При этом никак не могли выработать законодательство о секвестровании тех же предприятий в казну. Например, о секвестре таковых, принадлежащих подданным враждебных государств, Дума приняла (та-дам!) в феврале 1917 года. До этого, понятное дело, секвестр тоже происходил, но, мягко говоря, не по законам РИ.

При этом надо понимать, что сословное общество диктовало разный подход к пониманию частной собственности. Была весьма обширная категория граждан (евреи, поляки и прочие инородцы), которые были ограничены во владении частной собственностью. Да и большинство крестьян имели о правовых аспектов этого дела самое незначительное представление. Именно поэтому рабочие частных заводов (в большинстве своём бывшие крестьяне) приветствовали процедуру секвестра, считая её решением всех проблем. Получается, что в годы ПМВ правительство РИ уже подготовило народные массы к идее национализации.

Этому способствовал ещё один момент, который очень пересекается с нынешними реалиями. Бюрократия РИ считала (и не без основания), что русский народ патриотичен по натуре и любит самодержавную власть, поэтому с удовольствием затянет пояса и будет мужественно переживать невзгоды. Так оно поначалу и было. Но война всё не заканчивалась, пояса затягивались у народа всё туже, при этом она приносила огромные барыши верхушке, задействованной в обслуживании военных заказов. Что создавало картину, когда одни жили впроголодь, а другие жировали. И что, понятное дело, никак не укладывалось в понятие народной справедливости, что и сопровождалось ростом недовольства, в т.ч. и на военных предприятиях. В общем, почву для большевиков подготовили.

В этом плане интересен сталинский подход в годы ВМВ, когда элита тянула лямку наравне с обычным человеком. Нет, паёк у неё был лучше, но, по большей части, дело этим ограничивалось. Не было той роскоши, что раздражала уставшего от тягот войны трудовое население. В общем, экономили на жизни элиты, да и спрашивали много строже. Понятное дело, что именно этот момент не нравится современным элитариям, которые сношают Сталина по полной программе.

Резюмируя можно заметить, что причиной катастрофы РИ, а соответственно и проигрыша в войне - является крайняя слабость страны практически по всем направлениям. Что приводило к зависимости страны в технологическом плане от Германии и от Антанты в финансовом. Поэтому, не смотря на довольно бодрые темпы развития, Россия всё больше и больше отставала от других развитых держав своего времени. Война в данном случае была лишь экзаменом в гонке социальной эволюции, которая поставила закономерную точку в существовании РИ. А по прочтению у меня складывается ощущение, что наши элитарии с удовольствием приняли идею о «булавочном уколе в спину могучей империи», поэтому с удовольствием повторяют все ошибки столетней давности.