«Валерик» Михаил Лермонтов

Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам?- ничего!
Что помню вас?- но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно.

И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и при том что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню - да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию,- но вас
Забыть мне было невозможно.

И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью…
И нет работы голове…
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу - дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля… славный звук…
Вот крик - и снова все вокруг
Затихло… но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить?- что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли - Дай огниво!-
Подъем ударил барабан -
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал…
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке - два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет - где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…
Эй вы, станичники, за ним…
Что? ранен!..- Ничего, безделка…
И завязалась перестрелка…

Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет…

Раз - это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов [вы]носят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо - там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще продвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но [в] этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный… В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня…
Ура - и смолкло.- Вон кинжалы,
В приклады!- и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью… на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал…
Спасите, братцы.- Тащат в торы.
Постойте - ранен генерал…
Не слышат… Долго он стонал,
Но все слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали… потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый
Им вслед смотрел [я] недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы - и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
- А сколько их дралось примерно
Сегодня?- Тысяч до семи.
- А много горцы потеряли?
- Как знать?- зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.

Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвеньи
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденьи?

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?-
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..

Анализ стихотворения Лермонтова «Валерик»

Судьба распорядилась так, что Михаил Лермонтов вынужден был оставить университет и принял решение связать свою жизнь с армией. Мечта совершить подвиг с детства будоражила воображение юного поэта, который считал, что родился слишком поздно и не смог принять участие в Отечественной войне 1812 года.

Именно по этой причине, когда начались военные действия на Кавказе, Лермонтов поступил в школу кавалерийских юнкеров, и уже в 1832 году в чине корнета поступил на службу в гвардейский полк. По воспоминаниям современником, Лермонтов отличался весьма своенравным и неуравновешенным характером, хотя люди, которые были знакомы с ним достаточно близко, утверждали обратное. Поэтому исследователи творчества этого поэта склонны предполагать, что он умышленно бросал вызов обществу, добиваясь ссылки на Кавказ. Так или иначе, но своей цели Лермонтов достиг, и в 1837 году попал в действующую армию, которая дислоцировалась в районе Тифлиса. Однако принять участие в настоящих боевых действиях поэту пришлось во время своей второй кавказской ссылки, и сражение у реки Валерик легло в основу одноименного стихотворения, написанного в 1840 году.

Начинается оно как любовное послание, адресованное вполне конкретной женщине – Варваре Лопухиной, к которой поэт питал весьма нежные чувства до самой смерти. Однако тон письма совсем лишен романтизма, так как Лермонтов осознанно развенчивает миф о влюбленности. Он отмечает, что с той, кому адресовано послание, у него нет духовной близости, и это – результат тех трагических событий, очевидцем которых довелось стать поэту. На фоне кровавой бойни, которая разгорелась на берегах далекой реки, свое увлечение этой юной особой Михаил Лермонтов воспринимает, как ребячество. И после памятного боя он настолько далек от светских условностей, что больше не хочет играть в игру под названием «любовь», демонстрируя попеременно то ревность и холодность, то восторг и умиление.

Все эти забавы для поэта остались в прошлом, он словно бы провел черту между прежней жизнью, в которой остались блистательные балы, и настоящим, где царят хаос, смута и смерть. Однако Лермонтов все же не может просто так отказаться от той, которая долгие годы пленяла его воображение, поэтому предпринимает выверенный шаг, пытаясь выставить самого себя в невыгодном свете. Автор надеется, что после откровений о настоящей войне, лишенных приукрашиваний, он прослывет чудаков, и его избранница сама сделает первый шаг для того, чтобы разорвать отношения. Именно поэтому поэт обращается к ней с определенной долей иронии, стараясь побольнее уколоть и обидеть.

Вторая часть стихотворения посвящена непосредственно военным действиям, и здесь автор дает волю своим чувствам, рассказывая, как «звенят орудья» и «пошла резня». Конечно же, подобные строчки совершенно не предназначены для светских львиц, грезящих балами и театром. Однако такой прием Лермонтов использует умышленно, чтобы показать контраст между двумя мирами, такими близкими и столь недосягаемыми. В одном из них самой большой печалью является отсутствие внимания со стороны кавалеров, а в другом люди умирают за высокие идеалы на глазах у своих верных товарищей, и их жизнь не стоит ровным счетом ничего.

В третьей части стихотворения Лермонтов вновь переходит от повествования к общению с возлюбленной, хотя очень тщательно пытается замаскировать свои чувства. «В забавах света вам смешны тревоги дикие войны», — отмечает поэт, намекая на то, что подобные чувства испытывает все светское общество, для которых поездка на Кавказ воспринимается, как увлекательное приключение. Однако Лермонтов знает цену таким путешествиям, поэтому искренне завидует тем, кто не знает, каково это — видеть смерть солдат и понимать, что этой жертвы все равно никто не оценит.

Неозаглавленное стихотворение, которому позже было принято давать название «Валерик», стало известно после гибели Лермонтова . Черновой автограф доставил с Кавказа в Москву родственник и друг поэта А. А. Столыпин. С Кавказа же была доставлена и копия, сохранившаяся в архиве Ю. Ф. Самарина : ее привез офицер И. Голицын. Хотя в стихотворении описаны события, происходившие в Чечне летом 1840 года, факт обнаружения копии и автографа после гибели Лермонтова и на Кавказе позволил исследовательнице (Э. Г. Герштейн) предположить, что Лермонтов писал это стихотворение не в 1840 году, как это считается до сих пор, а летом 1841 года, в Пятигорске. Впрочем, это еще нуждается в уточнении.

В послании описана экспедиция генерала Галафеева на левый фланг Кавказской линии и происшедшее 11 июля кровопролитное сражение на речке Валерик в Чечне. Сосланный в кавказскую армию, Лермонтов принимал участие в походе, отличился в сражении при Валерике и был представлен к награде. Представляя его к ордену, Галафеев писал, что Лермонтову было поручено наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять о ее продвижении, «что было сопряжено с величайшею для него опасностью». Несмотря на это, Лермонтов «исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».

Сергей Безруков читает стихотворение М. Ю. Лермонтова «Валерик»

Сохранился «Журнал военных действий» отряда Галафеева. В этом журнале день за днем описывается поход и подробно изложен ход валерикского сражения. Если сопоставить лермонтовское стихотворение с записями этого «Журнала», то видно, как точно изобразил поэт действительные события и в то же время как умело отобрал и обобщил самое главное. Лермонтов изображает войну с точки зрения ее рядового участника – конкретно, без всяких прикрас, с огромным уважением к доблести русских солдат и офицеров.

Белинский относил «Валерик» к числу «замечательнейших произведений» Лермонтова и отмечал, что оно отличается «этою стальною прозаичностью выражения, которая составляет отличительный характер поэзии Лермонтова и которой причина заключалась в его мощной способности смотреть прямыми глазами на всякую истину, на всякое чувство, в его отвращении прикрашивать их».

По черновикам видно, что, добиваясь максимальной простоты в передаче своих впечатлений, Лермонтов отбрасывает торжественные слова «огонь батальный», «на месте сечи», которые ассоциируются с традиционными военными описаниями. Новый стиль Лермонтова, оставаясь высокопоэтичным, все больше сближается с обыденной повседневной речью.

Валерик, или Валарик, – речка в Чечне, приток Сунжи. Название это происходит от чеченского слова «валлариг» – мертвый. Поэтому Лермонтов и называет Валерик – «речкой смерти», вкладывая в это двойной смысл: носящая название «речки смерти» – она в день сражения действительно стала речкой смерти.

По материалам статей Ираклия Андронникова.

В юности М.Ю. Лермонтов мечтал стать филологом, но эти мечты рухнули после отчисления его из Московского университета. Родственники настояли на том, чтобы молодой человек поступил в юнкерскую школу, и он принял этот путь. Суровые будни служивого оказались по душе вспыльчивому мужчине. Вскоре в его душе крепко засело желание стать великим полководцем.

Знакомые поэта вспоминали, что он сам рвался на Кавказ, хоть и знал, насколько накалились отношения с горцами. Летом 1840 года горские народы объединились, укрепив свои позиции. Теперь они представляли серьезную угрозу для армии царя. Власти поняли, что кавказцев пора усмирять. 6 июля 1840 г. на Малую Чечню двинулся отряд генерала Галафеева. В его составе был и поручик Лермонтов.

Горцы поджидали врага у реки Валерик, протекающей в Чечне. Здесь 11 июля произошла крупнейшая во всей кампании битва. Михаилу Юрьевичу было приказано наблюдать за обстановкой в передовой штурмовой колонне и докладывать о ней. Поручик постоянно находился в центре сражения. На его глазах погибли близкие товарищи, многие были ранены. Сослуживцы поражались его храбростью. После боя он был представлен к награде Галафеевым. Генерал отмечал, что Михаил Юрьевич прекрасно справился с заданием, рискуя своей жизнью. Он так и не получил орден: его вычеркнули из перечня героев, награждаемых императором.

Название реки, на берегу которой произошел бой символическое. На языке местных «Валерик» означает «река смерти». Об этом М.Ю. Лермонтов узнал от горцев. Сразу после боя поэт сочинил одноименное произведение. Михаил Юрьевич не озаглавливал стихи, название появилось позже, когда обнаружили черновик с текстом.

Рукопись «Валерика» была доставлена в Москву после смерти поэта. Черновой ее привез родственник Лермонтова А. Столыпин. Князь И. Голицын привез копию текста Ю.Ф. Самарину. Учитывая эти факты, исследовательница Э.Г. Герштейн выдвинула гипотезу о том, что стихотворение было написано не в 1840 г., а в 1841 г., когда поэт пребывал в Пятигорске. В современном литературоведении имеют место обе версии.

До нашего времени сохранился «Журнал военных действий», в котором отображали ход военных событий. Записи в нем очень похожи с текстом «Валерика», как по содержанию, так и по стилистике. Повторяются даже некоторые фразы и предложения. Ученые предполагают, что «Журнал…» вел Лермонтов.

Воссоздавая историю написания, нельзя пропустить то, что стихотворение начинается обращением к возлюбленной. Некоторые исследователи полагают, что за этими строками могла скрываться любая из многочисленных дам сердца поэта. Большинство биографов Михаила Юрьевича утверждают, что адресатом их была Варвара Лопухина. Именно к этой женщине он испытывал наиболее глубокие чувства. Во время сражения Лермонтов понял, что любовь по сравнению с войной – шутка, ребячество, поэтому строки, обращенные к возлюбленной, пропитаны иронией.

Произведение вышло в печать в альманахе «Утренняя заря» в 1843 г. Уже первая публикация получила привычное для нас название – «Валерик».

Тема жизни и смерти в лирике М. Ю. Лермонтова . Анализ стихотворения «Валерик»

«Пора уснуть последним сном, /

Довольно в мире пожил я; /

Обманут жизнью был во всем /

И ненавидя и любя»

Тема жизни и смерти - вечная во всей литературе - является ведущей и в лирике Лермонтова и своеобразно в ней преломляется. Размышлениями о жизни и смерти проникнуты многие стихи поэта. Некоторые из них, например «И скучно и грустно», «Любовь мертвеца», «Эпитафия» («Простосердечный сын свободы...»), «1830. Мая. 16 числа» («Боюсь не смерти я. О нет!..»), «Могила бойца», «Смерть» прослушаем (создавая настроение размышления).

И СКУЧНО И ГРУСТНО

И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят - все лучшие годы!

Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно...

Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг -
Такая пустая и глупая шутка...

Михаил Лермонтов
эпитафия
«Простосердечный сын свободы»

ЛЮБОВЬ МЕРТВЕЦА

Пускай холодною землею
Засыпан я,
О друг! всегда, везде с тобою
Душа моя.
Любви безумного томленья,
Жилец могил,
В стране покоя и забвенья
Я не забыл.

Без страха в час последней муки
Покинув свет,
Отрады ждал я от разлуки -
Разлуки нет.
Я видел прелесть бестелесных
И тосковал,
Что образ твой в чертах небесных
Не узнавал.

Что мне сиянье божьей власти
И рай святой?
Я перенес земные страсти
Туда с собой.
Ласкаю я мечту родную
Везде одну;
Желаю, плачу и ревную
Как в старину.

Коснется ль чуждое дыханье
Твоих ланит,
Моя душа в немом страданье
Вся задрожит.
Случится ль, шепчешь, засыпая,
Ты о другом,
Твои слова текут, пылая,
По мне огнем.

Ты не должна любить другого,
Нет, не должна,
Ты мертвецу святыней слова
Обручена;
Увы, твой страх, твои моленья -
К чему оне?
Ты знаешь, мира и забвенья
Не надо мне!

1830. Мая. 16 числа

Боюсь не смерти я. О, нет!
Боюсь исчезнуть совершенно.
Хочу, чтоб труд мой вдохновенный
Когда-нибудь увидел свет;
Хочу - и снова затрудненье!
Зачем? что пользы будет мне?
Мое свершится разрушенье
В чужой, неведомой стране.
Я не хочу бродить меж вами
По разрушение! - Творец,
На то ли я звучал струнами,
На то ли создан был певец?
На то ли вдохновенье, страсти
Меня к могиле привели?
И нет в душе довольно власти -
Люблю мучения земли.
И этот образ, он за мною
В могилу силится бежать,
Туда, где обещал мне дать
Ты место к вечному покою.
Но чувствую: покоя нет:
И там, и там его не будет;
Тех длинных, тех жестоких лет
Страдалец вечно не забудет !...

Думами о конце человеческой жизни проникнуты многие страницы «Героя нашего времени», будь то гибель Бэлы, или мысли Печорина перед дуэлью, или вызов, который бросает смерти Вулич.

Стихотворение «Валерик» впервые появилось в печати в 1843 году в альманахе «Утренняя заря».

Стихотворение «Валерик» написано на основе наблюдений Лермонтова над боевыми делами отряда генерал-лейтенанта Галафеева во время похода в Чечню.

Речка Валерик существует на самом деле и впадает в реку Сунжу , правобережный приток Терека . « С 6 по 14 июля 1840 года Лермонтов участвовал в боях и, по преданию, вел журнал военных действий отряда генерала Галафеева. Совпадение текста „Журнала военных действий“ и лермонтовского стихотворения дает представление о том, как точно воспроизвел он действительную обстановку похода и, в то же время, в каком направлении шло поэтическое освоение материала его наблюдений. Из сопоставления текста стихотворения с соответствующими страницами „Журнала военных действий“ видно, что совпадает в них не только фактическая основа, но и самый стиль, целые предложения „Журнала“ и строки стихотворения. <...> Лермонтов за участие в деле 11 июля 1840 года при Валерике и проявленную при этом храбрость был представлен к ордену Станислава III степени , Николай I этого представления не утвердил . Отказ был получен уже после гибели Лермонтова » 3 (Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. - М., 1948. - Т. 1. - С. 353).

«Валерик», 1840.

Я к вам пишу случайно; право

Не знаю как и для чего.

Я потерял уж это право.

И что скажу вам?- ничего!

Что помню вас?- но, Боже правый,

Вы это знаете давно;

И вам, конечно, все равно.

Где я? что я? в какой глуши?

Душою мы друг другу чужды,

Страницы прошлого читая,

Их по порядку разбирая

Теперь остынувшим умом,

Разуверяюсь я во всем.

Смешно же сердцем лицемерить

Перед собою столько лет;

Добро б еще морочить свет!

Да и при том что пользы верить

Тому, чего уж больше нет?..

Безумно ждать любви заочной?

В наш век все чувства лишь на срок;

Но я вас помню - да и точно,

Я вас никак забыть не мог!

Во-первых потому, что много,

И долго, долго вас любил,

Потом страданьем и тревогой

За дни блаженства заплатил;

Потом в раскаяньи бесплодном

Влачил я цепь тяжелых лет;

И размышлением холодным

Убил последний жизни цвет .

Забыл я шум младых проказ,

Любовь, поэзию,- но вас

Забыть мне было невозможно.

И к мысли этой я привык,

То иль другое наказанье?

Не все ль одно. Я жизнь постиг;

Судьбе как турок иль татарин

За все я ровно благодарен;

У Бога счастья не прошу

И молча зло переношу.

Быть может, небеса востока

Меня с ученьем их Пророка

Невольно сблизили. Притом

И жизнь всечасно кочевая,

Труды, заботы ночь и днем,

Все, размышлению мешая,

Приводит в первобытный вид

Больную душу: сердце спит,

Простора нет воображенью...

И нет работы голове...

Зато лежишь в густой траве,

И дремлешь под широкой тенью

Чинар иль виноградных лоз,

Кругом белеются палатки;

Казачьи тощие лошадки

Стоят рядком, повеся нос;

Едва дымятся фитили;

Попарно цепь стоит вдали;

Штыки горят под солнцем юга.

Вот разговор о старине

В палатке ближней слышен мне;

Как при Ермолове ходили

В Чечню, в Аварию, к горам;

Как там дрались, как мы их били,

Как доставалося и нам;

И вижу я неподалеку

У речки, следуя Пророку,

Мирной татарин свой намаз

Творит, не подымая глаз;

А вот кружком сидят другие.

Люблю я цвет их желтых лиц,

Подобный цвету наговиц,

Их шапки, рукава худые,

Их темный и лукавый взор

И их гортанный разговор.

Чу - дальний выстрел! прожужжала

Шальная пуля... славный звук...

Вот крик - и снова все вокруг

Затихло... но жара уж спала,

Ведут коней на водопой,

Зашевелилася пехота;

Вот проскакал один, другой!

Шум, говор. Где вторая рота?

Что, вьючить?- что же капитан?

Повозки выдвигайте живо!

Савельич! Ой ли - Дай огниво!-

Подъем ударил барабан -

Гудит музыка полковая;

Между колоннами въезжая,

Звенят орудья. Генерал

Вперед со свитой поскакал...

Рассыпались в широком поле,

Как пчелы, с гиком казаки;

Уж показалися значки

Там на опушке - два, и боле.

А вот в чалме один мюрид

В черкеске красной ездит важно,

Конь светло-серый весь кипит,

Он машет, кличет - где отважный?

Кто выйдет с ним на смертный бой!..

Сейчас, смотрите: в шапке черной

Казак пустился гребенской;

Винтовку выхватил проворно,

Эй вы, станичники, за ним...

И завязалась перестрелка...

Но в этих сшибках удалых

Забавы много, толку мало;

Прохладным вечером, бывало,

Мы любовалися на них,

Без кровожадного волненья,

Как на трагический балет ;

Зато видал я представленья ,

Каких у вас на сцене нет ...

Раз - это было под Гихами,

Мы проходили темный лес;

Огнем дыша, пылал над нами

Лазурно-яркий свод небес.

Нам был обещан бой жестокий.

Из гор Ичкерии далекой

Уже в Чечню на братний зов

Толпы стекались удальцов.

Над допотопными лесами

Мелькали маяки кругом;

И дым их то вился столпом,

То расстилался облаками;

И оживилися леса;

Под их зелеными шатрами.

Едва лишь выбрался обоз

В поляну, дело началось;

Чу! в арьергард орудья просят;

Вот ружья из кустов [вы]носят,

Вот тащат за ноги людей

И кличут громко лекарей;

А вот и слева, из опушки,

Вдруг с гиком кинулись на пушки;

И градом пуль с вершин дерев

Отряд осыпан. Впереди же

Все тихо - там между кустов

Бежал поток. Подходим ближе.

Пустили несколько гранат;

Еще продвинулись; молчат;

Но вот над бревнами завала

Ружье как будто заблистало;

Потом мелькнуло шапки две;

И вновь всё спряталось в траве.

То было грозное молчанье,

Не долго длилося оно,

Но [в] этом странном ожиданье

Забилось сердце не одно.

Вдруг залп... глядим: лежат рядами,

Что нужды? здешние полки

Народ испытанный... В штыки,

Дружнее! раздалось за нами.

Кровь загорелася в груди!

Все офицеры впереди...

Верхом помчался на завалы

Кто не успел спрыгнуть с коня...

Ура - и смолкло.- Вон кинжалы,

В приклады!- и пошла резня.

И два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко

Ручей телами запрудили.

Хотел воды я зачерпнуть...

(И зной и битва утомили

Меня), но мутная волна

Была тепла, была красна.

На берегу, под тенью дуба,

Пройдя завалов первый ряд,

Стоял кружок. Один солдат

Был на коленах; мрачно, грубо

Казалось выраженье лиц,

Но слезы капали с ресниц,

Покрытых пылью... на шинели,

Спиною к дереву, лежал

Их капитан. Он умирал;

В груди его едва чернели

Две ранки; кровь его чуть-чуть

Сочилась. Но высоко грудь

И трудно подымалась, взоры

Бродили страшно, он шептал...

Спасите, братцы.- Тащат в горы.

Постойте - ранен генерал...

Не слышат... Долго он стонал,

Но все слабей и понемногу

Затих и душу отдал Богу;

На ружья опершись, кругом

Стояли усачи седые...

И тихо плакали... потом

Его остатки боевые

Накрыли бережно плащом

И понесли. Тоской томимый

Им вслед смотрел [я] недвижимый.

Меж тем товарищей, друзей

Со вздохом возле называли;

Но не нашел в душе моей

Я сожаленья, ни печали.

Уже затихло все; тела

Стащили в кучу; кровь текла

Струею дымной по каменьям,

Ее тяжелым испареньем

Был полон воздух. Генерал

Сидел в тени на барабане

И донесенья принимал.

Синел в дыму пороховом.

Но вечно гордой и спокойной,

Тянулись горы - и Казбек

И с грустью тайной и сердечной

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он - зачем?

Галуб прервал мое мечтанье,

Ударив по плечу; он был

Кунак мой: я его спросил,

Как месту этому названье?

Он отвечал мне: Валерик ,

А перевесть на ваш язык,

Так будет речка смерти: верно,

Дано старинными людьми.

А сколько их дралось примерно

Сегодня?- Тысяч до семи.

А много горцы потеряли?

Как знать?- зачем вы не считали!

Да! будет, кто-то тут сказал,

Им в память этот день кровавый!

Чеченец посмотрел лукаво

И головою покачал.

Но я боюся вам наскучить,

В забавах света вам смешны

Тревоги дикие войны;

Свой ум вы не привыкли мучить

Тяжелой думой о конце;

На вашем молодом лице

Следов заботы и печали

Не отыскать, и вы едва ли

Вблизи когда-нибудь видали,

Как умирают. Дай вам Бог

И не видать: иных тревог

Довольно есть. В самозабвеньи

Не лучше ль кончить жизни путь?

И беспробудным сном заснуть

С мечтой о близком пробужденьи?

Теперь прощайте: если вас

Мой безыскусственный рассказ

Развеселит, займет хоть малость,

Я буду счастлив. А не так?-

Простите мне его как шалость

И тихо молвите: чудак!..

Стихотворение «Валерик» связано с важными процессами в лирике Лермонтова в частности и в русской литературе вообще.

Во-первых , напряженная, форсированная, возвышенная стилистика постепенно уступает место « прозаической» речи , сниженному стилю, обиходному разговорному языку . Высокая романтическая поэтика теперь вызывает эстетическое отторжение (« Но красоты их безобразной Я скоро таинство постиг... »).

Теперь художественные предпочтения отданы обыкновенному , часто разговорному , языку , лишенному патетики, возвышенности. Но надо при этом учитывать, что этот язык остается поэтическим, т. е. художественным языком, эстетически обработанным, а не живым языком, непосредственно перенесенным на бумагу. «Снижение» романтического стиля вовсе не означает, что чувства поэта лишаются глубины, силы и энергии. Напротив, спрятанные внутрь, они становятся более напряженными и более могучими. И язык выявляет эти их свойства.

Стихотворение «Валерик» является примером нового , по сравнению с ранней лирикой и с некоторыми стихотворениями зрелого периода, отношения Лермонтова к слову , а через слово – к жизни .

Например, в стихотворении «Валерик» высокая лексика, связанная обычно с декламацией, утрачивает патетичность, а элегические обороты (« жизни цвет » (89 с.) и др.), способствующие напевности речи, тоже выговорены нарочито прозаично. В зрелой лирике чувства заметно притушены: Лермонтов избегает открытой эмоциональности . В связи с этим возрастает внимание к предмету и увеличивается роль повествовательно-лирических жанров.

Во-вторых , смена поэтических ориентаций («поэзия» и «проза» меняются местами: обыкновенное, « прозаическое» становится поэтичным) ,

1. К какому жанру можно отнести это стихотворение: любовное послание, поэтический рассказ, письмо?

Происходит смешение жанров: в послание включаются батальные сцены («Валерик»)

По форме «Валерик» – любовное послание , включающее и охватывающее, однако, стихотворную повесть. Первая и последняя части выдержаны в духе типичного любовного послани я, в котором патетика и серьезность искреннего признания несколько снижены условностью жанра и ироничностью тона:

Во-первых потому, что много

И долго, долго вас любил,

Потом страданьем и тревогой

За дни блаженства заплатил;

Потом в раскаяньи бесплодном

Влачил я цепь тяжелых лет;

И размышлением холодным

Убил последний жизни цвет.

С людьми сближаясь осторожно,

Забыл я шум младых проказ,

Любовь, поэзию, – но вас

Забыть мне было невозможно.

Как правило, в послании воспроизводится некоторый итог размышлений и переживаний. В послании «Валерик» нет синхронности (одновременности) переживания и размышления: чувства героя обдуманы, взвешены, и он пришел к некоему, пусть печальному, но все-таки вполне определенному итогу относительно своего отношения к любимой женщине и относительно самого себя. Он любит, любит сильно и глубоко, но не рассчитывает на счастье, потому что его возлюбленная, как он думает, равнодушна к нему (« И вам, конечно, все равно »):

И знать вам также нету нужды,

Где я? что я? в какой глуши?

Душою мы друг другу чужды,

Да вряд ли есть родство души.

Но теперь поэтические клише (« Потом в раскаяньи бесплодном Влачил я цепь тяжёлых лет; И размышлением холодным Убил последний в жизни цвет ») звучат настолько прозаично, что нуждаются в обновлении и оживлении. Этого и добивается Лермонтов, обращаясь

• к разговорному языку,
• разговорным интонациям
• и к иронии.
• Прежде всего рифмовка лишена всякой упорядоченности: рифмы то перекрестные, то охватывающие, то смежные, причем могут рифмоваться два или три стиха без всякой регулярности. Это приближает литературную речь к речи разговорной.
• Та же цель преследуется «переносами», которых в обрамляющем рассказ послании немного, но они предваряют их господство в дальнейшей речи:

Я к вам пишу случайно; право

Не знаю как и для чего;

Во-первых, потому, что много,

И долго, долго вас любил...;

Любовь, поэзию, – но вас

Забыть мне было невозможно.

Невольно сблизили. Притом

И жизнь всечасно кочевая...;

Приводит первобытный вид:

Больную душу: сердце спит...

Уверясь, что возлюбленной нет дела до него, поэт тем не менее рассказывает о себе, подводя итог своему нынешнему мирочувствию:

Мой крест несу я без роптанья:

То иль другое наказанье?

Не всё ль одно. Я жизнь постиг;

Судьбе как турок иль татарин

За всё я ровно благодарен;

У Бога счастья не прошу

И молча зло переношу.

Быть может, небеса востока

Меня с ученьем их пророка

Невольно сблизили. Притом

И жизнь всечасно кочевая,

Труды, заботы ночь и днем,

Всё, размышлению мешая,

Приводит в первобытный вид

Больную душу: сердце спит,

Простора нет воображенью...

И нет работы голове...

Итак, поэт перенесен из привычного светского общества в иное, естественно-природное бытие. Теперь он ведет иную, походную жизнь.

2. Какова композиция стихотворения? Какие жанровые особенности характерны для основных частей текста?
В стихотворении «Валерик» при кажущейся простоте содержания сложная композиция . Описанию кровопролитного сражения в нем предшествуют посвящение любимой женщине (ее имя не названо) и мирные картины жизни горцев:

А вот кружком сидят другие.

Люблю я цвет их желтых лиц,

Подобный цвету ноговиц,

Их шапки, рукава худые.

Их темный и лукавый взор

И их гортанный разговор.

Это спокойное, мирное течение дня обрывается, когда спадает жара:

Чу - дальний выстрел

прожужжала

Шальная пуля...

славный звук...

В стихотворном повествовании Лермонтова описывается тревога в русском лагере, вызванная горскими конниками, прискакавшими во главе с мюридом, одетым в красную черкеску... Короткий его поединок с гребенским казаком:

Уж близко... выстрел... легкий дым...

Эй вы, станичники, за ним...

Что? ранен!..- Ничего, безделка...

И завязалась перестрелка...

Но уже из следующих строф стихотворения выясняется, что этот эпизод только «присказка», а главная «сказка» - впереди. И посвящена она сражению на « речке смерти » (91) - Валерике. Только находясь в самой гуще событий , мог поэт запомнить, а затем запечатлеть главные эпизоды жестокого боя, следовавшие один за другим. Его кульминацией была двухчасовая рукопашная схватка, после которой долго речная « мутная волна//Была тепла, была красна » (с. 90).

Завершив рассказ о том, как прошел « этот день кровавый » (91), поэт обращается к любимой женщине с кратким напутствием:

На вашем молодом лице

Следов заботы и печали

Не отыскать, и вы едва ли.

Вблизи когда-нибудь видали,

Как умирают. Дай вам бог

И не видать: иных тревог?

Довольно есть...

Посвящение (вступление) и послесловие , казалось бы, написаны лишь на глубоко личную тему - о любви и вынужденной разлуке. Они как бы заключают в «кольцо» главную часть стихотворения, где показаны ужасы войны, обнажена ее сущность.

И вслед за адом войны, в момент, когда приумолкли ее звуки, но остались страшные следы, когда « дым пороховой » (91 с.) туманом еще окутывает окрестные леса, глаза поэта-воина устремляются к « вечно гордой и спокойной » (91) горной гряде, к остроконечной главе Казбека, к высокому небу, которое в другую пору увидел один из главных героев «Войны и мира» Л. Н. Толстого - князь Андрей Болконский, раненный в Аустерлицком сражении.

Оценивая значение «Валерика» в лермонтовском творчестве, Белинский подчеркнул, что в этом произведении проявилась особенность таланта поэта, которая « заключалась в его мощной способности смотреть прямыми глазами на всякую истину, на всякое чувство, в его отвращении приукрашивать их ».

Перерывы в военных действиях оставляют его наедине с природой , которая одновременно проста и прекрасна

Зато лежишь в густой траве,

И дремлешь под широкой тенью

Чинар иль виноградных лоз,

Кругом белеются палатки;

Казачьи тощие лошадки

Стоят рядком, повеся нос;

У медных пушек спит прислуга,

Едва дымятся фитили;

Штыки горят под солнцем юга.

В это спокойное и мерное описание внезапно вторгается война сначала сшибками удалыми, своей игрой напоминающими « трагический балет », а потом – « иными представленьями », « Каких у вас на сцене нет ...» И вот тут рассказ лирического героя идет о войне, доселе нисколько не похожей на другие войны, например, на Отечественную: войну 1812 года, о которой вел рассказ солдат-артиллерист в стихотворении «Бородино».

Повествование о кровавом сражении в стихотворении «Валерик» воспринимается на фоне героического, приподнятого изображения войны (ср. описание боя в «Полтаве» Пушкина), увиденного глазами поэта-историка и государственного мыслителя, и на фоне не менее героического, но лишенного патетики и увиденного рядовым-участником («Бородино» Лермонтова) . Тут имеет значение и точка зрения рассказчика, и время рассказывания. Лирический герой находится в нутри сражения и отделен от него несколькими днями . Таким образом, переживание о событии не остыло, и сейчас сражение снова встает перед глазами. Лирический герой мысленно погружен в бой.

Весь стиль и тон стихотворения резко меняется : нет иронии, нет условного книжного языка романтической лирики,

• нет спокойной изобразительно-описательной речи.
• Рассказ становится прерывистым , нервным,
• число переносов значительно возрастает, фраза не вмещается в стих,
• определение отрывается от определяемого слова,
• подлежащее от сказуемого,
• сказуемое от дополнения. И все это вместе создает, во-первых, впечатление уродливости происходящего , атмосферу хаоса , иррациональности, не подвластной разуму, а во-вторых, неразличимости.

Когда идет бой, людей (личностей) нет – одна сплошная масса , не понимающая, что происходит, но автоматически делающая свою кровавую работу.

Для воспроизведения картины сражения Лермонтов ввел множество глаголов действия, но носителем действия в стихотворении выступила не личность, а масса (« Скликались дико голоса», «в арьергард орудья просят», «Вот ружья из кустов выносят. Вот тащат за ноги людей И кличут громко лекарей», «Вдруг с гиком кинулись на пушки »).

С этим связано и употребление слов с безличными и неопределенно-личными значениями (« дело началось», «всё спряталось »),

отсутствие личных местоимений единственного или множественного числа (« подходим ближе. Пустили несколько гранат; Еще подвинулись: молчат. ..»). Лирический герой тоже не вполне сознает, что происходит, а после боя выглядит опустошенным:

Но не нашел в душе моей

Я сожаленья, ни печали.

Люди едва ли не перестали быть людьми:

И пошла резня.

И два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко

Как звери, молча, с грудью грудь,

Ручей телами запрудили.

Хотел воды я зачерпнуть...

(И зной и битва утомили

Меня), но мутная волна

Была тепла, была красна.

В дальнейшем, после окончания битвы снова различимы отдельные люди и среди них лирический герой:

• здесь можно увидеть солдата,
• умирающего капитана,
• генерала, сидящего в тени на барабане,
• чеченца Галуба .

Картина войны нужна Лермонтову для того, чтобы передать ее бессмысленность, неестественность и уродливость . С этой целью ломается стих , который перестает быть мерно и плавно текущим, гармоничным и музыкальным.

Прозаически нарисованной картине войны противостоит поэтически переданная природа . Началу перестрелок и сражений дважды предшествует описание природы, выдержанное во вполне конкретной стилистике с легким налетом романтического стиля. В первом пейзаже (« Зато лежишь в густой траве. ..») романтический стиль почти не ощущается, во втором он проявляется резче и определеннее:

Раз – это было под Гихами,

Мы проходили темный лес;

Огнем дыша, пылал над нами

Лазурно-яркий свод небес.

Над допотопными лесами

Мелькали маяки кругом;

И дым их то вился столпом,

То расстилался облаками;

И оживилися леса:

Под их зелеными шатрами.

Наконец, романтическая стилистика торжествует в заключительном описании природы

Окрестный лес, как бы в тумане,

Синел в дыму пороховом.

А там вдали грядой нестройной,

Но вечно гордой и спокойной,

Тянулись горы – и Казбек

Сверкал главой остроконечной.

Легко заметить, что здесь «перенос» (« и Казбек /Сверкал главой остроконечной ») не ломает стих, не делает его прозаичным, а напротив, подчеркивает величественность картины, выделяя ее центр. Военным командам, военной профессиональной лексике , грубому и точному разговорному языку противопоставлены в ысокие и торжественные обороты речи , восходящие к традиционно романтической поэтической стилистике. И это свидетельствует о том, что Лермонтова интересует не смысл данного эпизода и не смысл русско-чеченской войны, а враждебность человека природе , себе подобным и всему мирозданию . Он не может понять, в чем заключается смысл этой враждебности, этого всеобщего, нескончаемого в истории человечества бунта, какую цель преследует этот мятеж

И с грустью тайной и сердечной:

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом много места всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он – зачем?

Почему человек превращает прекрасную поэзию природы и жизни в безобразную прозу войны или разрушения?

Любовное послание, включившее батальный «безыскусственный» рассказ, таким образом, наполняется серьезным философским содержанием, которое одновременно безнадежно-безысходно и иронично-саркастично (« В самозабвеньи Не лучше ль кончить жизни путь? И беспробудным сном заснуть С мечтой о близком пробужденьи?»). В заключительных стихах философская романтическая ирония переведена в бытовой план: все описанное в стихотворении шутливо именуется « шалостью» «чудака », размышления которого над жизнью и смертью не стоят внимания. В лучшем случае они способны « развеселить » и не надолго занять мысль и воображение адресата послания.

В стихотворении поэт полемизирует с официозным воззрением на войну с горцами, с поверхностным, бьющим на внешние эффекты её изображением. Трагизм ситуации, по мысли Лермонтова, в том, что горские племена и русские солдаты вынуждены убивать друг друга , вместо того, чтобы жить в мире и братстве. В конце стихотворения возникают окрашенные в тона философской медитации размышления о бессмысленности " беспрестанной и напрасной " (91) вражды, о том, что война и кровопролитие враждебны лучшему в человеке и "вечно гордой и спокойной" жизни природы

Чтобы понять в полной мере отношение Лермонтова к чеченцам , необходимо вчитаться в каждую строчку. Важны не только слова, но и умолчания. Предваряя описание жестокой схватки, поэт считает необходимым прямо заявить о своей любви к горцам:

"Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор."
На всем протяжении описания боя автор ни разу никак не обозначает противника. Дав четкие географические привязки: " Из гор Ичкерии далекой / Уже в Чечню на братний зов..." , врагов в предстоящем бою он обозначает нейтральным в этническом смысле понятием - " удальцы ", а после завершения схватки - " горцы ". Нежелание Лермонтова видеть врагов в уже знакомом ему народе подтверждает применение в стихотворении этнонима - " чеченец ". Если появление этого слова в ранней лирике поэта всегда было связано с описанием боя или предстоящей стычки, то здесь, в стихотворение, описывающем бой именно с чеченцами, это слово многозначительно появляется лишь после окончания сражения и в связи с другом - " он был / кунак мой ".

Лермонтов явно не хотел создавать для русского читателя из чеченца " образ врага ". И скупо, но ясно давал понять, что видит будущее лишь в дружбе между русскими и чеченцами. Недаром его " кунак " носит многозначительное имя - Галуб, дающее отсылку к пушкинскому "Галубу". Это незаконченная поэма, написанная вскоре после "Путешествия в Арзрум". Герой поэмы, горский юноша Тазит, таинственным образом усваивает европейскую, а не горскую мораль и отказывается от кровной мести , от набегов и грабежей

В основе взгляда Пушкина и Лермонтова на кавказскую драму лежала уверенность в неизбежности включения Кавказа в общероссийский мир. Это не фатализм, это понимание логики событий. И, не сомневаясь, что "силою вещей" Кавказ обречен стать частью империи, оба великих поэта старались вникнуть в сознание горца и объяснить особенности этого сознания русскому обществу, чтобы смягчить, гуманизиpовать тяжкий для обеих сторон, но неотвратимый процесс. Пушкина и Лермонтова волновала прежде всего не степень вины того или другого народа. Они стремились не проклясть и обличить, но отыскать возможность совмещения двух глубоко чуждых миров, видя в этом единственный выход из трагических коллизий.

Сейчас наша жизнь, жизнь молодых людей нашего времени так тесно связана с Кавказом, что не читать стихи Лермонтова нельзя, особенно стихотворение « Валерик ». На Кавказе особый народ , своеобразная жизнь, дух, обычаи, традиции... В колыбельных песнях матери поют мальчикам о том, как они вырастут, « смело вденут ногу в стремя и возьмут ружье... ». Они не могут иначе, это их образ жизни, закон предков. Их легенды воспевают мужество и героизм, стойкость и отвагу, выносливость и терпение.
Да, такой это народ, не прощающий обид, веками мстящий за кровь погибших предков. От деда к отцу, от отца к сыну передается кровавый завет: « Убей врага !». И идет череда убийств, идет веками, даже тысячелетиями. " Чеченский след " обнаружен при расследовании массовых убийств ни в чем не повинных людей, когда были взорваны жилые дома в Москве и Волгодонске. Захват заложников в Москве во время представления мюзикла «Норд-Ост» был произведен чеченскими террористами. Продолжится ли кровавый список? Продолжить можно до бесконечности... Но надо ли? И кому это нужно, кому выгодно?
Тот, кто связан с кем-л. обязательством взаимной дружбы, защиты, помощи, гостеприимства (у кавказских горцев); друг, приятель.

Читать стих «Валерик» Лермонтова Михаила Юрьевича редко предлагается в школе на уроке литературы. Это произведение достаточно большое по объему. Для понимания его смысла требуются хорошие знания по истории России XIX века. Иногда учителя могут прочитать отрывок из него в классе, но учить его, как правило, не задают. На нашем сайте стих можно полностью прочитать в режиме «онлайн» или же скачать к себе на телефон, компьютер или другой гаджет. Сделать все это можно абсолютно бесплатно.

Текст стихотворения Лермонтова «Валерик» был написан в 1840 году. В нем поэт описывает события, чьим участников он был сам. Начинается произведение с обращения к женщине: «Я к вам пишу». После этих слов сразу же можно было бы подумать, что стихотворение будет посвящено объяснению в любви к ней. Ведь именно так начиналось любовное письмо Татьяны Лариной в романе в стихах Пушкина «Евгений Онегин». Но читая стих далее - мы видим: начало обманчиво. Поэт сразу разубеждает нас в данном предположении. Он пишет, этой женщине о том, что уже ничего к ней не чувствует, что у них неродственные души. Затем он ей рассказывает о том, как был на войне, что видел там. Он описывает все в самых ярчайших красках, не скрывая ничего. Потом он вновь обращается к барышне. Лермонтов пишет, что ей теперь его не понять. У нее на уме одни балы и другие светские развлечения. Михаила Юрьевича же это больше не интересует. Он видел, как люди умирают, умирают не за что. Он стал задумываться о более важных вещах, чем просто о любовных разочарованиях. Он пытается понять: в чем смысл жизни.

События, описанные в стихотворении, вполне реальны. Они взяты из военного журнала отряда генерала-лейтенанта Галафеева, который был написан также Михаилом Юрьевичем. Разница лишь в том, что в последнем поэт описывал только боевые подвиги отряда. В стихе же мы видим не только их, но и размышления Лермонтова по поводу происходящего, его отношение к нему.

Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам?- ничего!
Что помню вас?- но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно.

И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и при том что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню - да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию,- но вас
Забыть мне было невозможно.

И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью…
И нет работы голове…
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу - дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля… славный звук…
Вот крик - и снова все вокруг
Затихло… но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить?- что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли - Дай огниво!-
Подъем ударил барабан -
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал…
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке - два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет - где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…
Эй вы, станичники, за ним…
Что? ранен!..- Ничего, безделка…
И завязалась перестрелка…

Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет…

Раз - это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов [вы]носят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо - там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще продвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но [в] этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный… В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня…
Ура - и смолкло.- Вон кинжалы,
В приклады!- и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью… на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал…
Спасите, братцы.- Тащат в торы.
Постойте - ранен генерал…
Не слышат… Долго он стонал,
Но все слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали… потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый
Им вслед смотрел [я] недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы - и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
- А сколько их дралось примерно
Сегодня?- Тысяч до семи.
- А много горцы потеряли?
- Как знать?- зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.

Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвеньи
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденьи?

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?-
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..